Название: Из прошлого
Персонажи: Дин, Сэм, Кастиэль
Рейтинг: G
Размер: мини
Саммари: * * *
читать дальшеУ хозяина лавки круглое лицо, сытое и блестящее, словно у откормленного в искусственном водоеме зеркального карпа.
– Вы к нам на рыбалку? – улыбается, приветливый до тошноты, тычет толстым, словно плавник, пальцем в окно, на полузасыпанную снегом Импалу у мотеля напротив. – Я видел, вы в « Сонной рыбе», у Дика причалили. У нас отличный зимний лов!
Сэм выдает ему свою лучшую дежурную улыбку в ответ, кивает: «да-да, на рыбалку», и разглядывает витрину.
Крючки – большие и маленькие, десятки, нет – сотни крючков. Серебряные овалы блесен. Лески - тонкие, нежные, как волосок блондинки и толстые, как дратва. Разноцветные поплавки – простые красно-белые, со звонками, электрические, светящиеся. Подсечки, сачки, сети, спиннинги, удочки разных мастей.
Рыбацкий рай! Дин бы оценил.
Сэм никогда не понимал, в чем притягательность всех этих охот, рыбалок, но Сэм – не Дин.
А пока Дин оценивает местную забегаловку, тамошних официанток и туземные бургеры, Сэм делает выбор и решительно говорит:
– Можно мне посмотреть вон ту, складную?
Удочка удобно ложится в ладонь – крепкая, легкая, из натурального чего-то там, похожего на бамбук. Компактная – как раз для багажника Импалы. Сэм вертит ее в руках – отличная, но дороговато.
Но это же - для Дина. На Рождество. Которое - сегодня.
– Беру, – Сэм расплачивается старательно скопленной к празднику наличкой, выгребает все до последнего доллара.
Звонок телефона неожиданно громок – Сэм даже вздрагивает, как будто Дин застукал его на горячем.
Он запихивает удочку во внутренний карман, в нутро куртки, вываливается из лавки на улицу.
– Дин?
– Сэмми, – невнятно говорит Дин. Он, похоже, торопливо дожевывает бургер, чавкает, глотает большой кусок. – Где бы ты ни был, хоть и в сортире, бросай все, вали ко мне, быстро! Здесь Кас, – уточняет он и вырубает телефон.
Ага. Кас – это серьезно. В последнюю их встречу ангел отправил их назад, в прошлое, спасать родителей. Черт, что на этот раз?
Ангел внимательно смотрит на Сэма. У него голубые глаза, как светлые сумерки, как стерильный холод.
Он говорит:
– Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год от Рожества Христова, двадцать пятое декабря, штат Канзас, Лоуренс. Демоны идут за Дином.
При каждом выдохе изо рта выбивается облачко; слова текут свободно, легко, а у Сэма перехватывает дыхание, как будто его ударили под дых.
– Я же еще не родился, – сдавленным голосом выплевывает Дин. – А мама…Они же не могут…
Кастиэль перебивает:
– Их цель – ты, они все могут. Мэри не пострадает. Им будет нужен Сэм.
– Охренеть! – орет Дин. – Если они меня …ну… уничтожат, то Сэм!..
– Он родится в срок, и будет расти один. Таков их новый план.
– Этого не будет! Только не это!
Дин стискивает кулаки, буром прет на Кастиэля, хватает его за лацканы пиджака, в зло прищуренных глазах бешенство.
– Сделай что-нибудь! Ангел ты или где!? Отправь нас в прошлое!
– Так и будет, – соглашается Кастиэль. – Нам надо продержаться только до Первой Звезды.
Голос ангела лишен эмоций, словно ему неважно, словно на все плевать.
Сэма колотит мелкой дрожью, его сковывает холодом, он так замерз, будто у него внутри - Северный полюс.
Сэм никак не может привыкнуть к фокусам Кастиэля – вот он быстро касается лба Дина щепотью пальцев, будто благословляет, а затем – почти брезгливо – его лба. Сэм все понимает: да, правильно, кто он такой для Каса, долбаный сосуд Люцифера, и кто – Дин, и тут его втягивает в черную воронку.
Его вращает, как в центрифуге на тысячу оборотов, к горлу подкатывает тошнота, голова идет кругом, глаза зажмуриваются сами собой, а в следующий миг Сэм чувствует под ногами твердое – землю. Он моргает, разгоняя мутную пелену.
Дин рядом, хлопает его по плечу.
Невозможное минувшее сваливается на них морозом, легким ветром, снежно слепит глаза.
Их еще нет, то есть они – есть, но в будущем, а теперь и в прошлом, и это все так запутано, что даже думать об этом не хочется.
– Вперед, – командует Дин и мчится первым – к дому. К их бывшему, оставшемуся далеко в прошлом семейному дому Винчестеров.
— Чертов Кастиэль, не мог перенести нас поближе!
Сэм несется за ним, привычно игнорируя поток диновых ругательств.
Лоуренс прошлого в Рождество сказочно прекрасен: подснежный, струящийся огнями гирлянд на домах и белых заборчиках, пушистый от нарядных елок, яркий от свечей ламп на черных силуэтах деревьев. Красно-белые ряженые Санты колотят в бубенцы, собирая пожертвования для церкви. Крики и смех, нежные и радостные звуки рождественских песен отовсюду.
На минуту Сэму кажется, что он спит – и мчится нереальном Лоуренсе, в красочном сне-ужастике, задыхаясь от сухого, холодного воздуха; подошвы скользят по утоптанным снежным дорожкам - сейчас он поскользнется, упадет плашмя, но ему будет не больно, как это и бывает в сновидениях, и - проснется.
Он с разбегу валится на колени, в снег, растягивается животом в сугроб, следом за Дином – у старой яблони перед их домом. В их доме, в счастливом прошлом, праздник: горит свет, сияет елка, играет музыка. Нечеткие силуэты мамы и папы за окном кажутся Сэму такими беззащитными, что горло сдавливает.
А вокруг…
– Ты видишь то же, что и я? – сипит Дин.
Сэм кивает. На языке – соль снега и кровь из ранки от треснувшей на морозе губы. Он сплевывает.
Дом – в кругу пентаграммы, за пределами которой бьются ангелы и демоны.
Конечно, они не видят их, только неясные волны – белые, на которые накатываются черные. И взмахи крыльев, как прозрачные и темные тени.
Они убивают друг друга. Это как вспышка – черные перья вперемешку с белыми, как лепестки белых и черных роз падают вниз, перепутываются со снегом, растворяются в нем и исчезают.
Крови – нет, как нет и звуков, и это особенно страшно – мертвая тишина.
У Сэма все отмерзло – ноги, живот, в груди – словно кусок льда, но только не оттого, что он лежит в сугробе – его сковывает другой холод.
Небо вверху будто разрывается, раскрывается, и за светлой волной сверху откуда-то снизу вздымается черная, будто нефтяной выброс.
Гнев, ярость. Спокойствие. Отчаяние.
И вдруг - шепот.
От этого шепота ангелы и демоны – все – пропадают.
На миг кажется – все, точка. Пронеслось мимо.
Проехали, все хорошо – но нет, не хорошо. Не так просто. У них так не бывает.
Мир будто стоит на краю.
Порывистый ветер несет стужу пустоты. Снег могильно холоден.
Сэм хватает Дина за запястье, а Дин вцепляется ему в куртку – кажется, что мир рушится. Это еще не Апокалипсис, нет, это – как его предчувствие.
Сэм предчувствует демона – сильного. Кто это будет? Азазель? Его сердце бьется – в клетке ребер, выпрыгивает из колодца горла.
Дин, похоже, предчувствует ангела:
– Да где ж он, когда нужен?
Сэму кажется, что кровь в венах закипает. Он вскидывает глаза в небо – отыскивая невзошедшую еще Первую Звезду, тихо шепчет что-то, ему кажется – молитву, но потом он понимает, что произносит неслышное никому, кроме Бога, конечно:
« Дин. Дин-Дин -Дин. Дин!»
Это как стук пульса, как сама жизнь.
Дин первым замечает Аластара.
Сэм – Кастиэля.
Они в человеческих телах, как будто шагают в них сквозь пространство и чистое время.
Демон – за кругом защитной пентаграммы, а Ангел – внутри, его плащ – как раздуваемые ветром латы.
Они смотрят – враг врагу в лицо.
Аластар уверенно идет к дому, небрежным взмахом руки стирая пентаграмму. Он не останавливается ни на миг, и громко смеется.
Его смех словно вымораживает все вокруг. Кажется – мир лопается с хрустом.
– Что у тебя в руках, Кас? Ангельская зубочистка? Ты жалок!
Аластар швыряет его на спину щелчком пальцев. Крик ангела полон боли, когда он падает, когда ангельский клинок вырывается из его руки.
Снег шипит – от его острого жара – и тает.
Дин рычит. Вскакивает на ноги и мчится вперед, на Аластара. Он - как комета.
Но Сэм не может дать ему умереть. Дин уже умирал – хватит! Больше никогда, пока Сэм жив.
Он в два прыжка догоняет Дина, хватает его за что придется – а получается, что за воротник куртки, отбрасывает назад, себе за спину, укладывает с размаху в снег, рядом с Кастиэлем.
Аластар в притворном насмешливом удивлении вскидывает бровь.
Сэм сам не знает, что теперь будет, и как ему действовать дальше, но в нем звенит уверенность: вот так.
Так надо. Только так.
Он преграждает дорогу Аластару. Он сжимает кулаки, он как скованное морозом хрупкое стекло. Он сейчас – кристально чист и ясен.
– А, мальчик- Король? Почему я не удивлен? – Аластар щерит в усмешке рот. – Не мешайся под ногами, Сэмми.
– Я тебе не Сэмми, – отбивает Сэм. Краем глаза он видит, как Дин подбирается к ангельскому клинку, как сжимает его в ладони, как кивает Сэму – «давай, давай, заговори его, Сэм!»
– Пройдешь в дом только через мой труп.
– Забавно. Никогда не хотелось узнать, что значит быть единственным ребенком? Первенцем? Старшим - сам себе? Королем всего сущего? Нет? А Люцифер - не против.
Он ухмыляется и идет вперед, Динов палач.
Сэм бросается прямо на него, он знает, что не в силах удержать Аластара, не в силах даже замедлить его шаг, но он должен хоть что-то сделать. Для Дина.
– Придется попортить шкурку, но ты выживешь, Сэмми, – кривится Аластар. Движением руки он подвешивает Сэма в воздухе, как куклу – Сэм видит с высоты, как Дин тормошит Кастиэля, как вкладывает ему в ладонь клинок. От этого у ангела словно прибавляется сил и вырастают крылья. Он – будто молния, будто сияющая стрела.
Аластар отпускает Сэма и бьет его в сердце. Удар смягчает удочка – во внутреннем кармане, но все равно его швыряет в черноту.
– Сэмми, Сэмми, очнись, давай, чувак, ну же, Сэмми, – голос глух, как будто у Сэма в ушах сугробы, но это голос Дина. Живого. Его ладони – теплые, они гладят щеки, это так приятно и хорошо, но потом они хлещут его и это – не очень. Можно сказать – фигово, и, чтобы заставить Дина прекратить, Сэм открывает глаза.
– Слава всем святым, Сэмми, – хрипит Дин. – Ты как?
Сэм с трудом выдыхает. Шипит сквозь зубы:
– Нормально. Аластар?
– В аду сука. Кас его – клинком. А потом исчез, и все исчезло, как будто ничего и не было. Смотри – Звезда взошла. Мы живы. Все в порядке, Сэмми. Мы справились.
Дин улыбается. Сэм тоже, он лежит на снегу, пялится на Дина – и это лучшее, что он видел в своей жизни. Он улыбается еще шире, протягивает руку и дергает Дина на себя, заваливая его в снег.
– Кажется, Бог уже родился, – смеется Дин. – Ангелы, небось, бренчат на лютнях и завывают песни. Спой и ты, Сэмми!
Он набирает в руку щедрую горсть снега и засовывает ее Сэму под куртку и рубашку на голый живот. Сэм орет и брыкается. Они возятся в снегу, как щенки.
Над ними высокое небо, словно густой темно-синий витраж в россыпи золотых звезд.
Луна яркая и звонкая, как небесная корона. Их смех разносится далеко-далеко в морозном воздухе.
Дин первым вскакивает на ноги:
– Вставай, Сэмми, яйца отморозишь.
Он протягивает Сэму руку, и ему приходится встать. Отряхнуться от снега, пригладить мокрые волосы, откидывая челку и взглянуть на то, что Дин тычет ему под нос:
– Вот, у тебя из кармана вывалилось. Это то, что я думаю?
– Ага. Удочка. Тебе. Подарок.
Дин сжимает удочку в руке. Он подносит ее поближе к глазам. Разглядывает, шагая, будто завороженный, ближе к свету низкого дворового фонаря. Он не успевает ничего сказать, как дверь их сгоревшего в будущем дома, а в семьдесят восьмом целого – распахивается. На пороге – отец.
– Эй, парни! – он идет к ним. Он такой молодой, веселый, улыбчивый. Сэм никогда не видел такой улыбки отца – никогда прежде.
Голос так знаком и будто незнаком – он почти такой же, как его помнит Сэм, и в то же время другой – счастливый.
– Мы с Мэри, моей женой, наблюдали за вами в окно – ну вы даете! С Рождеством вас!
Сэм вскидывает взгляд в окно: мама. Она машет им одной рукой. Ее другая рука лежит на животе – обнимая еще нерожденного Дина.
– Мы просто валялись тут и изображали ангелов в снегу, – голос Дина чуть дрожит от волнения, но он улыбается.
– С Рождеством вас, и вашу жену, сэр! – говорит Сэм.
– С Рождеством! – подхватывает Дин. Он бросает быстрый взгляд на Сэма, взволнованно облизывает губы, еле- еле качает головой, будто спрашивает: « можно?»
Сэм кивает: « Господи, да!»
Тогда Дин протягивает отцу удочку, держа ее обеими руками:
– Вот. Это вам, сэр. Возьмите.
– Что? Эээ… Нет, я не могу, что вы, парни…
– Пожалуйста.
– Понимаете, мы хотели порыбачить, здесь, в Лоуренсе, – торопливо поясняет Сэм, – но нам нужно срочно уехать. Удочка - не пригодится. Возьмите, пожалуйста. Будете рыбачить… с вашим сыном… хм…
Щеки Сэма начинают гореть – ему стыдно – он, похоже, сморозил глупость, и он не любит лгать, особенно отцу.
– Пожалуйста, сэр, – настойчиво повторяет Дин. – В честь Рождества!
Отец смотрит с недоумением, но потом кивает.
– Вот и хорошо. Спасибо, вам, сэр. Нам пора идти.
Сэм не сразу замечает Кастиэля, стоящего чуть поодаль в тени. Ангел стоит неподвижно, глядя прямо на них.
– С Рождеством Христовым, – торжественно говорит он. – Я рад, Дин, что ты жив.
– А как мы рады, – Дин оборачивается через плечо. – Ну, погнали в будущее, Кас?
В настоящем их встречает метель – снег густой и частый, к тому же мокрый, облепляет с ног до головы.
Сэм приподнимает плечи, сутулится. Он устал, зверски голоден и сильно продрог, Дин тоже – он отворачивается от снежного ветра и откатывает воротник куртки.
– Никакого мотеля. В бар. Я замерз, как собака и жрать хочу, – говорит Дин. – И выпить.
Сэм не возражает: унылый мотельный номер – последнее место, где ему сейчас хочется быть.
В баре тепло, шумно, весело и людно. Людно настолько, насколько нужно: народу не слишком много, не толпа, но и не мало, когда завсегдатаи любопытно пялятся на новеньких.
Они садятся за столик в углу, напротив наряженной елки. Бармен здесь с юмором: невысокое деревцо у стойки украшено красными бантами и полупинтовыми бутылочками из- под скотча и виски.
– Правильная елка, – одобрительно кивает Дин и заказывает им выпивку и праздничное дежурное блюдо.
Позже, разомлевший от спиртного, от сытного горячего Сэм сидит, привалившись спиной к теплому боку батареи, и довольно наблюдает за Дином.
Дин сияет, как елочная игрушка, как ясная звезда: у него горят глаза, он сверкает улыбкой, у него в руке блестит стакан с виски.
Дин этой светлой ночью в ударе: он ухлестывает сразу за двумя красотками в баре, одновременно. Он успевает между глотками спиртного шептать им свои любимые комплименты – Сэм знает их все наперечет; он почти непристойно, но будто невзначай лапает их за крепкие задки и бедра, нахально, но с таким милым выражением лица заглядывает им в декольте, а сам искоса поглядывает на Сэма.
Сэм знает: Дин играет. Для него: « учись, Сэмми, у старшего брата, как надо клеить девчонок!»
Дин и флирт - это как Дин и охота, как Дин и оружие, как Дин и Импала.
Дин и Сэм – это другое, это большее, намного больше – это навсегда.
« Чудесное Рождество», – думает Сэм. Он словно в воде, на лодке, покачиваясь, уплывает по лунной дорожке. У него слипаются веки, перед глазами кружатся маленькие белые ангелочки.
– Эй, спишь? Вымотался? – сквозь дрему слышит он голос Дина, хриплый и грубоватый, но в нем сквозит настоящая, безусловная любовь. – Давай отведем тебя баиньки, Сэмми. Ну, вставай. Вот так, пойдем.
По дороге в мотель Сэм вспоминает про удочку.
– Ди-и-ин… удочка… – его язык заплетается. Он хочет спросить: « как ты додумался подарить удочку отцу», но начинает икать, а потом смеется и едва не валится в снег, на обочину.
Дин ржет неприлично громко, не давая ему упасть, бережно тянет на себя, ухватив за пояс.
– Я вспомнил эту удочку, Сэмми. На чехле была такая приметная трещина – как от сильного удара. Сечешь?
– Агаааа, секууу…
– Мне было десять, когда отец отдал ее мне, насовсем. Помнишь, тогда, весной, я почти неделю сторожил нас от призрака? В доме на отшибе, без дверей, без окон, на вонючем болоте! Помнишь, ну?!
– Помню.
Сэм помнил. Лучше бы не помнил – так ему тогда было страшно. За себя. За Дина.
– Ох… – Сэм даже трезвеет, выпрямляется и смотрит на Дина. – Получается, к тебе вернется мой подарок? Эээ… в прошлом?
– Точно, Сэмми. Выходит, тогда, в детстве, удочка будет мне нужнее. Сэм. Мне так жаль, что я ее потерял. И прости меня, что что я ничего тебе не подарил на Рождество.
Сэм отрицательно мотает головой.
Ему хочется сказать: « Дин, мне так жаль, что наш отец так редко ходил с тобой на рыбалку. Мне жаль, что удочка осталась в занюханном мотеле, когда мы в спешке удирали от полиции», но вместо этого он говорит:
– Подарил. Ты рыбку мне поймал. Помнишь?Свою первую рыбу, – Сэм в избытке чувств обнимает Дина, ожидая в ответ получить в челюсть, но Дин, как ни странно, не против объятий, он даже прижимает Сэма к себе – на одно мгновенье.
Несомненно, так действует волшебная сила Рождества.
Сэм просыпается первым – поздним утром.
Яркое солнце заглядывает в высокое мотельное окно, бьет в глаза, путается лучами в ежике волос Дина. Дин спит на соседней койке, как всегда, мордой в подушку, даже похрапывает.
Пахнет хвоей – Дин вчера на рецепшене обломал ветку елки, приволок в номер и всунул ее в пустую пластиковую бутылку с неровно обрезанным краем. Вытер ладони, перемазанные еловой смолой о покрывало кровати Сэма, за что получил подзатыльник, и злобный Сэмов взгляд.
Дурацкая ветка в дурацкой вазе – вчера днем она смотрелась дешево и пошло, но не сейчас.
Сегодня она – словно ароматный дух праздника.
Сэм любит смотреть, как Дин просыпается.
Дин переворачивается на спину – как у него так получается, Сэм не понимает: расслабленно, и одновременно - как туго свернутая пружина. Он трет кулаками закрытые глаза, выставив крепкие плечи и локти, облизывает пересохшие, вспухшие со сна ярко- красные губы, потягивается, всем телом, сильный, жесткий и мускулистый, глубоко вдыхает. Его темные длинные ресницы подрагивают, он распахивает глаза, жмурится, моргает, слегка хмуря брови.
Пятерней прочесывает спутанные волосы и лениво усмехается – Сэму.
Смотреть на Дина – одно удовольствие.
– Добр утр, – поздноутренний Дин экономит на гласных, в голосе легкая хрипотца.– Сэ-э-э-мми, сгоняй за кофе! У меня сушняк – Большой Каньон отдыхает.
Сэм хмыкает, неловко приподнимается на подушке – болит ребро от удара Аластара – усмехается, прикусывая губу, треснувшую вчера, в прошлом – это приятная боль. Она - как отметина их победы.
– Можно и сгонять. Только я на мели.
– Ни фига себе. Ладно, посмотрим, что у меня…
Дин свешивается с койки, тянет за одну штанину джинсы, шарит по карманам.
Находит доллар и пару недозрелых мандарин.
– Черт! Так, кофе пока отменяется, на кофе надо заработать. Ну и ладно. Лови цитрус, Сэмми, почисть зубки!
Мандарин кислый и сочный - на опохмел самое оно.
Дин без дозы крепкого сладкого кофе хмурый и колючий, как щетина на его лице. Он язвит и подначивает, отпускает сальные шуточки насчет того, каким слоупком Сэм был в баре – даже не смог познакомиться ни с одной девчонкой, потому что сам как девчонка.
Сэм закатывает глаза, не сдерживая усмешки, тянется к пульту телевизора, но Дин хватает его первым.
Порнушки, конечно, нет, только мюзиклы и фильмы о любви. Дин морщится, рассеянно переключая каналы, а потом глубокомысленно изрекает:
– Знаешь, Сэмми, мы слишком часто стали останавливаться в мотелях.
– О как.
– Ага. Надо нам переночевать где- нибудь на природе.
– У реки, или озера, – подхватывает Сэм. – Заодно и порыбачить.
– Точно! Я тебе, Сэмми, русалку поймаю! Большую, зеленую, как елка, – ржет Дин. – Вот с такими силиконовыми сиськами!
Его поганое настроение проходит, а Сэму давно не было так хорошо.
Дин. Он жив, он рядом, он смеется. Утро, солнце.
Рождество.
Персонажи: Дин, Сэм, Кастиэль
Рейтинг: G
Размер: мини
Саммари: * * *
читать дальшеУ хозяина лавки круглое лицо, сытое и блестящее, словно у откормленного в искусственном водоеме зеркального карпа.
– Вы к нам на рыбалку? – улыбается, приветливый до тошноты, тычет толстым, словно плавник, пальцем в окно, на полузасыпанную снегом Импалу у мотеля напротив. – Я видел, вы в « Сонной рыбе», у Дика причалили. У нас отличный зимний лов!
Сэм выдает ему свою лучшую дежурную улыбку в ответ, кивает: «да-да, на рыбалку», и разглядывает витрину.
Крючки – большие и маленькие, десятки, нет – сотни крючков. Серебряные овалы блесен. Лески - тонкие, нежные, как волосок блондинки и толстые, как дратва. Разноцветные поплавки – простые красно-белые, со звонками, электрические, светящиеся. Подсечки, сачки, сети, спиннинги, удочки разных мастей.
Рыбацкий рай! Дин бы оценил.
Сэм никогда не понимал, в чем притягательность всех этих охот, рыбалок, но Сэм – не Дин.
А пока Дин оценивает местную забегаловку, тамошних официанток и туземные бургеры, Сэм делает выбор и решительно говорит:
– Можно мне посмотреть вон ту, складную?
Удочка удобно ложится в ладонь – крепкая, легкая, из натурального чего-то там, похожего на бамбук. Компактная – как раз для багажника Импалы. Сэм вертит ее в руках – отличная, но дороговато.
Но это же - для Дина. На Рождество. Которое - сегодня.
– Беру, – Сэм расплачивается старательно скопленной к празднику наличкой, выгребает все до последнего доллара.
Звонок телефона неожиданно громок – Сэм даже вздрагивает, как будто Дин застукал его на горячем.
Он запихивает удочку во внутренний карман, в нутро куртки, вываливается из лавки на улицу.
– Дин?
– Сэмми, – невнятно говорит Дин. Он, похоже, торопливо дожевывает бургер, чавкает, глотает большой кусок. – Где бы ты ни был, хоть и в сортире, бросай все, вали ко мне, быстро! Здесь Кас, – уточняет он и вырубает телефон.
Ага. Кас – это серьезно. В последнюю их встречу ангел отправил их назад, в прошлое, спасать родителей. Черт, что на этот раз?
Ангел внимательно смотрит на Сэма. У него голубые глаза, как светлые сумерки, как стерильный холод.
Он говорит:
– Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год от Рожества Христова, двадцать пятое декабря, штат Канзас, Лоуренс. Демоны идут за Дином.
При каждом выдохе изо рта выбивается облачко; слова текут свободно, легко, а у Сэма перехватывает дыхание, как будто его ударили под дых.
– Я же еще не родился, – сдавленным голосом выплевывает Дин. – А мама…Они же не могут…
Кастиэль перебивает:
– Их цель – ты, они все могут. Мэри не пострадает. Им будет нужен Сэм.
– Охренеть! – орет Дин. – Если они меня …ну… уничтожат, то Сэм!..
– Он родится в срок, и будет расти один. Таков их новый план.
– Этого не будет! Только не это!
Дин стискивает кулаки, буром прет на Кастиэля, хватает его за лацканы пиджака, в зло прищуренных глазах бешенство.
– Сделай что-нибудь! Ангел ты или где!? Отправь нас в прошлое!
– Так и будет, – соглашается Кастиэль. – Нам надо продержаться только до Первой Звезды.
Голос ангела лишен эмоций, словно ему неважно, словно на все плевать.
Сэма колотит мелкой дрожью, его сковывает холодом, он так замерз, будто у него внутри - Северный полюс.
Сэм никак не может привыкнуть к фокусам Кастиэля – вот он быстро касается лба Дина щепотью пальцев, будто благословляет, а затем – почти брезгливо – его лба. Сэм все понимает: да, правильно, кто он такой для Каса, долбаный сосуд Люцифера, и кто – Дин, и тут его втягивает в черную воронку.
Его вращает, как в центрифуге на тысячу оборотов, к горлу подкатывает тошнота, голова идет кругом, глаза зажмуриваются сами собой, а в следующий миг Сэм чувствует под ногами твердое – землю. Он моргает, разгоняя мутную пелену.
Дин рядом, хлопает его по плечу.
Невозможное минувшее сваливается на них морозом, легким ветром, снежно слепит глаза.
Их еще нет, то есть они – есть, но в будущем, а теперь и в прошлом, и это все так запутано, что даже думать об этом не хочется.
– Вперед, – командует Дин и мчится первым – к дому. К их бывшему, оставшемуся далеко в прошлом семейному дому Винчестеров.
— Чертов Кастиэль, не мог перенести нас поближе!
Сэм несется за ним, привычно игнорируя поток диновых ругательств.
Лоуренс прошлого в Рождество сказочно прекрасен: подснежный, струящийся огнями гирлянд на домах и белых заборчиках, пушистый от нарядных елок, яркий от свечей ламп на черных силуэтах деревьев. Красно-белые ряженые Санты колотят в бубенцы, собирая пожертвования для церкви. Крики и смех, нежные и радостные звуки рождественских песен отовсюду.
На минуту Сэму кажется, что он спит – и мчится нереальном Лоуренсе, в красочном сне-ужастике, задыхаясь от сухого, холодного воздуха; подошвы скользят по утоптанным снежным дорожкам - сейчас он поскользнется, упадет плашмя, но ему будет не больно, как это и бывает в сновидениях, и - проснется.
Он с разбегу валится на колени, в снег, растягивается животом в сугроб, следом за Дином – у старой яблони перед их домом. В их доме, в счастливом прошлом, праздник: горит свет, сияет елка, играет музыка. Нечеткие силуэты мамы и папы за окном кажутся Сэму такими беззащитными, что горло сдавливает.
А вокруг…
– Ты видишь то же, что и я? – сипит Дин.
Сэм кивает. На языке – соль снега и кровь из ранки от треснувшей на морозе губы. Он сплевывает.
Дом – в кругу пентаграммы, за пределами которой бьются ангелы и демоны.
Конечно, они не видят их, только неясные волны – белые, на которые накатываются черные. И взмахи крыльев, как прозрачные и темные тени.
Они убивают друг друга. Это как вспышка – черные перья вперемешку с белыми, как лепестки белых и черных роз падают вниз, перепутываются со снегом, растворяются в нем и исчезают.
Крови – нет, как нет и звуков, и это особенно страшно – мертвая тишина.
У Сэма все отмерзло – ноги, живот, в груди – словно кусок льда, но только не оттого, что он лежит в сугробе – его сковывает другой холод.
Небо вверху будто разрывается, раскрывается, и за светлой волной сверху откуда-то снизу вздымается черная, будто нефтяной выброс.
Гнев, ярость. Спокойствие. Отчаяние.
И вдруг - шепот.
От этого шепота ангелы и демоны – все – пропадают.
На миг кажется – все, точка. Пронеслось мимо.
Проехали, все хорошо – но нет, не хорошо. Не так просто. У них так не бывает.
Мир будто стоит на краю.
Порывистый ветер несет стужу пустоты. Снег могильно холоден.
Сэм хватает Дина за запястье, а Дин вцепляется ему в куртку – кажется, что мир рушится. Это еще не Апокалипсис, нет, это – как его предчувствие.
Сэм предчувствует демона – сильного. Кто это будет? Азазель? Его сердце бьется – в клетке ребер, выпрыгивает из колодца горла.
Дин, похоже, предчувствует ангела:
– Да где ж он, когда нужен?
Сэму кажется, что кровь в венах закипает. Он вскидывает глаза в небо – отыскивая невзошедшую еще Первую Звезду, тихо шепчет что-то, ему кажется – молитву, но потом он понимает, что произносит неслышное никому, кроме Бога, конечно:
« Дин. Дин-Дин -Дин. Дин!»
Это как стук пульса, как сама жизнь.
Дин первым замечает Аластара.
Сэм – Кастиэля.
Они в человеческих телах, как будто шагают в них сквозь пространство и чистое время.
Демон – за кругом защитной пентаграммы, а Ангел – внутри, его плащ – как раздуваемые ветром латы.
Они смотрят – враг врагу в лицо.
Аластар уверенно идет к дому, небрежным взмахом руки стирая пентаграмму. Он не останавливается ни на миг, и громко смеется.
Его смех словно вымораживает все вокруг. Кажется – мир лопается с хрустом.
– Что у тебя в руках, Кас? Ангельская зубочистка? Ты жалок!
Аластар швыряет его на спину щелчком пальцев. Крик ангела полон боли, когда он падает, когда ангельский клинок вырывается из его руки.
Снег шипит – от его острого жара – и тает.
Дин рычит. Вскакивает на ноги и мчится вперед, на Аластара. Он - как комета.
Но Сэм не может дать ему умереть. Дин уже умирал – хватит! Больше никогда, пока Сэм жив.
Он в два прыжка догоняет Дина, хватает его за что придется – а получается, что за воротник куртки, отбрасывает назад, себе за спину, укладывает с размаху в снег, рядом с Кастиэлем.
Аластар в притворном насмешливом удивлении вскидывает бровь.
Сэм сам не знает, что теперь будет, и как ему действовать дальше, но в нем звенит уверенность: вот так.
Так надо. Только так.
Он преграждает дорогу Аластару. Он сжимает кулаки, он как скованное морозом хрупкое стекло. Он сейчас – кристально чист и ясен.
– А, мальчик- Король? Почему я не удивлен? – Аластар щерит в усмешке рот. – Не мешайся под ногами, Сэмми.
– Я тебе не Сэмми, – отбивает Сэм. Краем глаза он видит, как Дин подбирается к ангельскому клинку, как сжимает его в ладони, как кивает Сэму – «давай, давай, заговори его, Сэм!»
– Пройдешь в дом только через мой труп.
– Забавно. Никогда не хотелось узнать, что значит быть единственным ребенком? Первенцем? Старшим - сам себе? Королем всего сущего? Нет? А Люцифер - не против.
Он ухмыляется и идет вперед, Динов палач.
Сэм бросается прямо на него, он знает, что не в силах удержать Аластара, не в силах даже замедлить его шаг, но он должен хоть что-то сделать. Для Дина.
– Придется попортить шкурку, но ты выживешь, Сэмми, – кривится Аластар. Движением руки он подвешивает Сэма в воздухе, как куклу – Сэм видит с высоты, как Дин тормошит Кастиэля, как вкладывает ему в ладонь клинок. От этого у ангела словно прибавляется сил и вырастают крылья. Он – будто молния, будто сияющая стрела.
Аластар отпускает Сэма и бьет его в сердце. Удар смягчает удочка – во внутреннем кармане, но все равно его швыряет в черноту.
– Сэмми, Сэмми, очнись, давай, чувак, ну же, Сэмми, – голос глух, как будто у Сэма в ушах сугробы, но это голос Дина. Живого. Его ладони – теплые, они гладят щеки, это так приятно и хорошо, но потом они хлещут его и это – не очень. Можно сказать – фигово, и, чтобы заставить Дина прекратить, Сэм открывает глаза.
– Слава всем святым, Сэмми, – хрипит Дин. – Ты как?
Сэм с трудом выдыхает. Шипит сквозь зубы:
– Нормально. Аластар?
– В аду сука. Кас его – клинком. А потом исчез, и все исчезло, как будто ничего и не было. Смотри – Звезда взошла. Мы живы. Все в порядке, Сэмми. Мы справились.
Дин улыбается. Сэм тоже, он лежит на снегу, пялится на Дина – и это лучшее, что он видел в своей жизни. Он улыбается еще шире, протягивает руку и дергает Дина на себя, заваливая его в снег.
– Кажется, Бог уже родился, – смеется Дин. – Ангелы, небось, бренчат на лютнях и завывают песни. Спой и ты, Сэмми!
Он набирает в руку щедрую горсть снега и засовывает ее Сэму под куртку и рубашку на голый живот. Сэм орет и брыкается. Они возятся в снегу, как щенки.
Над ними высокое небо, словно густой темно-синий витраж в россыпи золотых звезд.
Луна яркая и звонкая, как небесная корона. Их смех разносится далеко-далеко в морозном воздухе.
Дин первым вскакивает на ноги:
– Вставай, Сэмми, яйца отморозишь.
Он протягивает Сэму руку, и ему приходится встать. Отряхнуться от снега, пригладить мокрые волосы, откидывая челку и взглянуть на то, что Дин тычет ему под нос:
– Вот, у тебя из кармана вывалилось. Это то, что я думаю?
– Ага. Удочка. Тебе. Подарок.
Дин сжимает удочку в руке. Он подносит ее поближе к глазам. Разглядывает, шагая, будто завороженный, ближе к свету низкого дворового фонаря. Он не успевает ничего сказать, как дверь их сгоревшего в будущем дома, а в семьдесят восьмом целого – распахивается. На пороге – отец.
– Эй, парни! – он идет к ним. Он такой молодой, веселый, улыбчивый. Сэм никогда не видел такой улыбки отца – никогда прежде.
Голос так знаком и будто незнаком – он почти такой же, как его помнит Сэм, и в то же время другой – счастливый.
– Мы с Мэри, моей женой, наблюдали за вами в окно – ну вы даете! С Рождеством вас!
Сэм вскидывает взгляд в окно: мама. Она машет им одной рукой. Ее другая рука лежит на животе – обнимая еще нерожденного Дина.
– Мы просто валялись тут и изображали ангелов в снегу, – голос Дина чуть дрожит от волнения, но он улыбается.
– С Рождеством вас, и вашу жену, сэр! – говорит Сэм.
– С Рождеством! – подхватывает Дин. Он бросает быстрый взгляд на Сэма, взволнованно облизывает губы, еле- еле качает головой, будто спрашивает: « можно?»
Сэм кивает: « Господи, да!»
Тогда Дин протягивает отцу удочку, держа ее обеими руками:
– Вот. Это вам, сэр. Возьмите.
– Что? Эээ… Нет, я не могу, что вы, парни…
– Пожалуйста.
– Понимаете, мы хотели порыбачить, здесь, в Лоуренсе, – торопливо поясняет Сэм, – но нам нужно срочно уехать. Удочка - не пригодится. Возьмите, пожалуйста. Будете рыбачить… с вашим сыном… хм…
Щеки Сэма начинают гореть – ему стыдно – он, похоже, сморозил глупость, и он не любит лгать, особенно отцу.
– Пожалуйста, сэр, – настойчиво повторяет Дин. – В честь Рождества!
Отец смотрит с недоумением, но потом кивает.
– Вот и хорошо. Спасибо, вам, сэр. Нам пора идти.
Сэм не сразу замечает Кастиэля, стоящего чуть поодаль в тени. Ангел стоит неподвижно, глядя прямо на них.
– С Рождеством Христовым, – торжественно говорит он. – Я рад, Дин, что ты жив.
– А как мы рады, – Дин оборачивается через плечо. – Ну, погнали в будущее, Кас?
В настоящем их встречает метель – снег густой и частый, к тому же мокрый, облепляет с ног до головы.
Сэм приподнимает плечи, сутулится. Он устал, зверски голоден и сильно продрог, Дин тоже – он отворачивается от снежного ветра и откатывает воротник куртки.
– Никакого мотеля. В бар. Я замерз, как собака и жрать хочу, – говорит Дин. – И выпить.
Сэм не возражает: унылый мотельный номер – последнее место, где ему сейчас хочется быть.
В баре тепло, шумно, весело и людно. Людно настолько, насколько нужно: народу не слишком много, не толпа, но и не мало, когда завсегдатаи любопытно пялятся на новеньких.
Они садятся за столик в углу, напротив наряженной елки. Бармен здесь с юмором: невысокое деревцо у стойки украшено красными бантами и полупинтовыми бутылочками из- под скотча и виски.
– Правильная елка, – одобрительно кивает Дин и заказывает им выпивку и праздничное дежурное блюдо.
Позже, разомлевший от спиртного, от сытного горячего Сэм сидит, привалившись спиной к теплому боку батареи, и довольно наблюдает за Дином.
Дин сияет, как елочная игрушка, как ясная звезда: у него горят глаза, он сверкает улыбкой, у него в руке блестит стакан с виски.
Дин этой светлой ночью в ударе: он ухлестывает сразу за двумя красотками в баре, одновременно. Он успевает между глотками спиртного шептать им свои любимые комплименты – Сэм знает их все наперечет; он почти непристойно, но будто невзначай лапает их за крепкие задки и бедра, нахально, но с таким милым выражением лица заглядывает им в декольте, а сам искоса поглядывает на Сэма.
Сэм знает: Дин играет. Для него: « учись, Сэмми, у старшего брата, как надо клеить девчонок!»
Дин и флирт - это как Дин и охота, как Дин и оружие, как Дин и Импала.
Дин и Сэм – это другое, это большее, намного больше – это навсегда.
« Чудесное Рождество», – думает Сэм. Он словно в воде, на лодке, покачиваясь, уплывает по лунной дорожке. У него слипаются веки, перед глазами кружатся маленькие белые ангелочки.
– Эй, спишь? Вымотался? – сквозь дрему слышит он голос Дина, хриплый и грубоватый, но в нем сквозит настоящая, безусловная любовь. – Давай отведем тебя баиньки, Сэмми. Ну, вставай. Вот так, пойдем.
По дороге в мотель Сэм вспоминает про удочку.
– Ди-и-ин… удочка… – его язык заплетается. Он хочет спросить: « как ты додумался подарить удочку отцу», но начинает икать, а потом смеется и едва не валится в снег, на обочину.
Дин ржет неприлично громко, не давая ему упасть, бережно тянет на себя, ухватив за пояс.
– Я вспомнил эту удочку, Сэмми. На чехле была такая приметная трещина – как от сильного удара. Сечешь?
– Агаааа, секууу…
– Мне было десять, когда отец отдал ее мне, насовсем. Помнишь, тогда, весной, я почти неделю сторожил нас от призрака? В доме на отшибе, без дверей, без окон, на вонючем болоте! Помнишь, ну?!
– Помню.
Сэм помнил. Лучше бы не помнил – так ему тогда было страшно. За себя. За Дина.
– Ох… – Сэм даже трезвеет, выпрямляется и смотрит на Дина. – Получается, к тебе вернется мой подарок? Эээ… в прошлом?
– Точно, Сэмми. Выходит, тогда, в детстве, удочка будет мне нужнее. Сэм. Мне так жаль, что я ее потерял. И прости меня, что что я ничего тебе не подарил на Рождество.
Сэм отрицательно мотает головой.
Ему хочется сказать: « Дин, мне так жаль, что наш отец так редко ходил с тобой на рыбалку. Мне жаль, что удочка осталась в занюханном мотеле, когда мы в спешке удирали от полиции», но вместо этого он говорит:
– Подарил. Ты рыбку мне поймал. Помнишь?Свою первую рыбу, – Сэм в избытке чувств обнимает Дина, ожидая в ответ получить в челюсть, но Дин, как ни странно, не против объятий, он даже прижимает Сэма к себе – на одно мгновенье.
Несомненно, так действует волшебная сила Рождества.
Сэм просыпается первым – поздним утром.
Яркое солнце заглядывает в высокое мотельное окно, бьет в глаза, путается лучами в ежике волос Дина. Дин спит на соседней койке, как всегда, мордой в подушку, даже похрапывает.
Пахнет хвоей – Дин вчера на рецепшене обломал ветку елки, приволок в номер и всунул ее в пустую пластиковую бутылку с неровно обрезанным краем. Вытер ладони, перемазанные еловой смолой о покрывало кровати Сэма, за что получил подзатыльник, и злобный Сэмов взгляд.
Дурацкая ветка в дурацкой вазе – вчера днем она смотрелась дешево и пошло, но не сейчас.
Сегодня она – словно ароматный дух праздника.
Сэм любит смотреть, как Дин просыпается.
Дин переворачивается на спину – как у него так получается, Сэм не понимает: расслабленно, и одновременно - как туго свернутая пружина. Он трет кулаками закрытые глаза, выставив крепкие плечи и локти, облизывает пересохшие, вспухшие со сна ярко- красные губы, потягивается, всем телом, сильный, жесткий и мускулистый, глубоко вдыхает. Его темные длинные ресницы подрагивают, он распахивает глаза, жмурится, моргает, слегка хмуря брови.
Пятерней прочесывает спутанные волосы и лениво усмехается – Сэму.
Смотреть на Дина – одно удовольствие.
– Добр утр, – поздноутренний Дин экономит на гласных, в голосе легкая хрипотца.– Сэ-э-э-мми, сгоняй за кофе! У меня сушняк – Большой Каньон отдыхает.
Сэм хмыкает, неловко приподнимается на подушке – болит ребро от удара Аластара – усмехается, прикусывая губу, треснувшую вчера, в прошлом – это приятная боль. Она - как отметина их победы.
– Можно и сгонять. Только я на мели.
– Ни фига себе. Ладно, посмотрим, что у меня…
Дин свешивается с койки, тянет за одну штанину джинсы, шарит по карманам.
Находит доллар и пару недозрелых мандарин.
– Черт! Так, кофе пока отменяется, на кофе надо заработать. Ну и ладно. Лови цитрус, Сэмми, почисть зубки!
Мандарин кислый и сочный - на опохмел самое оно.
Дин без дозы крепкого сладкого кофе хмурый и колючий, как щетина на его лице. Он язвит и подначивает, отпускает сальные шуточки насчет того, каким слоупком Сэм был в баре – даже не смог познакомиться ни с одной девчонкой, потому что сам как девчонка.
Сэм закатывает глаза, не сдерживая усмешки, тянется к пульту телевизора, но Дин хватает его первым.
Порнушки, конечно, нет, только мюзиклы и фильмы о любви. Дин морщится, рассеянно переключая каналы, а потом глубокомысленно изрекает:
– Знаешь, Сэмми, мы слишком часто стали останавливаться в мотелях.
– О как.
– Ага. Надо нам переночевать где- нибудь на природе.
– У реки, или озера, – подхватывает Сэм. – Заодно и порыбачить.
– Точно! Я тебе, Сэмми, русалку поймаю! Большую, зеленую, как елка, – ржет Дин. – Вот с такими силиконовыми сиськами!
Его поганое настроение проходит, а Сэму давно не было так хорошо.
Дин. Он жив, он рядом, он смеется. Утро, солнце.
Рождество.
Давайте обговорим правила круга - сроки, идеи? Кто в деле? 
Готовьтесь, товарищи сообщники 
), собрав информацию из Вики и то, что помнила сама. Конечно, местами лютое ИМХО, но, может, кому-то поможет решить, о каком Рождестве лучше писать.
Предлагаю начать выдвигать версии под дивизом "Маска, я вас знаю!"